Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана; я показал на блюде студня косые скулы океана. На чешуе жестяной рыбы прочел я зовы новых губ. А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб? 1913

Лирический герой этого стихотворения одинок, он страдает от непонимания окружающих его людей, тоскует по другой живой человеческой душе, его удручает однообразие, обыденность мысли. Обычный человек, глядя на водосточную трубу, видит в ней всего лишь уродливо изогнутую конструкцию из металла, имеющую утилитарное назначение. Но лишь поэту в любой вещи, в любой житейской мелочи видится необычное: водосток кажется похожим на флейту, мир - на старую жестяную рыбу или на студень. В отличие от очень многих, поэт воспринимает простую водосточную трубу как изысканный музыкальный инструмент, он слышит «зовы новых губ», то есть новые идеи, новых людей. «И только в великой тоске, будучи лишенным не только океана и любимых уст, но и других, более необходимых вещей, можно заменить океан - для себя и читателей - видом дрожащего студня...», - писал А. Платонов. Платонову с его постоянными мучительными поисками смысла жизни, «вещества существования», с его мечтой о человечности и душевности это стихотворение Маяковского оказалось особенно близким.

Лирический герой Маяковского - бунтарь. Он не мирится с серостью и пошлостью, бездуховностью и унылостью, бросает вызов миру, и ему многое удается изменить: «Я сразу смазал карту будня». «Карта будня» здесь выражает схематичность, упорядоченность, строгую расчисленность (некое расписание) хода жизни. На этой карте пятно выплеснутой краски как бы образует новый, неведомый «материк». Вместе с тем, целый ряд образов стихотворения "А вы могли бы?" («из стакана» - «на блюде студня» - «на чешуе жестяной рыбы») актуализирует в сознании читателя то значение существительного «карта», которое в словаре В.И. Даля приводится после карты географической и перед картой игральной: «Список кушаньям, роспись блюдам. Обед по карте». Во многих произведениях раннего Маяковского едящие люди описываются дотошно и с ненавистью (наблюдение О. Лекманова).

Замечательно, что герой стихотворения воспринимает себя равновеликим целому миру, недаром стихотворение открывается лирическим «я» поэта, а слова, находящиеся в начале или в конце строки, уже в силу своего положения звучат по-особому. Ярким пятном лирический герой врывается в серость мира, выплескивая на него краску искренних чувств. Он «показал на блюде студня косые скулы океана». Казалось бы, это предложение бессмысленное. Действительно, что такое здесь это «блюдо студня»? Вне контекста стихотворения - закусочное блюдо, но в данном случае - это метафора, обозначающая нечто мутное, дряблое, тающее, скользкое, прозаическое, противопоставленное океану. Соседство (сравнение) с «блюдом студня» особенно ярко подчеркивает поэтичность, великолепие, величественность, энергию «океана» с его «косыми скулами» («косыми скулами» в реальном плане могут выступать и океанические волны, в метафорическом же смысле «косые скулы» - это знак собранности, твердости, мужественности, в отличие от аморфности «студня»). Слова в стихотворении, будучи соединенными особым образом, представляют собой как бы новое слово со своим новым значением, и это новое метафорическое значение необыкновенно расширяет семантику стиха.

И вот уже герой не ощущает себя одиноким. В «жестяной рыбе», то есть в холодном, жестоком, механическом мире ему видятся люди, солидарные с ним, герой читает «зовы новых губ». Зарождается чувство единства и, главное, надежда. Надежда на то, что на зов поэта откликнется родственная душа, что в душе обычного человека зазвучат лирические струны. Теоретически при прочтении последней фразы «А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?» возможна двоякая интонация: интонация вопросительная, с упреком другим, с акцентированием своего собственного превосходства над другими, и интонация вопросительная с надеждой на то, что и другие смогут сыграть ноктюрн на водосточной трубе. Однако название стихотворения подчеркивает, что стихотворение написано именно как обращение к другим с мечтой, мольбой об отклике, о понимании. К тому же местоимение «я», при всей масштабности лирического героя, не выделено в отдельную строку, а «вы» занимает отдельную строку, акцентируется.

А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?

Этот дом находится в Дрездене, Германия.

Называется Neustadt Kunsthofpassage. Водостоки на этом доме сделаны так, что когда идет дождь - играет музыка.

Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана; я показал на блюде студня косые скулы океана. На чешуе жестяной рыбы прочел я зовы новых губ. А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?

Funnel Wall (стена воронок) - так называется этот музыкальный дом

С чем у вас ассоциируется дождь? С холодом и сыростью? А может быть с романтикой? А вот у дрезденцев дождь ассоциируется с музыкой. Почему? Потому что у них есть необычный дом - когда на улице идет дождь, он играет музыку. Романтично, не правда ли?

Это необычное во всех отношениях здание является не официальной достопримечательностью города Дрезден (Германия), тем не менее, она, конечно же, заслуживает особого внимания. Funnel Wall (стена воронок) - так называется этот музыкальный дом и находится в районе Нойштадт/Neustadt. К его наружным стенам прикреплены водосточные трубы, отливы и воронки, которые и издают мелодичные звуки во время дождя.

Что удивительно, эти трубы выполнены в виде музыкальных инструментов, что, конечно же, добавляет зданию особого шарма. В подобных конструкциях крайне важна изоляция стыков ппу труб для их долговечности.

«А вы смогли бы?» Владимир Маяковский

Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?

Анализ стихотворения Маяковского «А вы смогли бы?»

Поэзия Владимира Маяковского отличается особой резкостью и прямотой. Однако в литературном наследии этого автора порой встречаются произведения, обладающие удивительной образностью, метафоричностью и не лишенные своеобразной романтики. К ним, в частности, относится стихотворение «А вы смогли бы?», написанное в 1913 году и передающее особое, беззаботное и приподнятое настроение автора.

В нескольких емких фразах Владимир Маяковский обрисовывает серую и будничную картину обычной трапезы с классическим набором блюд . Однако словно бы по волшебству она преображается, так как поэт в состоянии увидеть в банальном студне «косые скулы океана». Его желание приукрасить мир настолько велико, что в ход идут всевозможные предметы, которые находятся под рукой.

Так, поддавшись романтическому настроению, поэт с первой же строчки заявляет о том, что он «сразу смазал карту будня», намекая на то, что его раздражает обыденность во всем, даже если речь идет об обычном обеде. Далее поэт позволяет себе явно хулиганскую выходку, «плеснувши краску из стакана». Пролитый напиток позволяет Владимиру Маяковскому если и не преобразить окружающий его мир, то хотя бы внести в него некоторые изменения, оживить унылый застольный пейзаж и попытаться найти в нем крупицы радости, праздника, некоего волшебного очарования.

Его романтический порыв настолько стремителен и увлекателен , что даже в обычной рыбьей чешуе поэт видит «зовы новых губ». Каждая вещь и каждое блюдо буквально преображаются под взглядом автора, приобретая новый смысл и раскрывая свои тайны. И в этом стремительном постижении нового, еще неизведанного мира, который скрывается под маской серости и безразличия, Владимир Маяковский видит удивительную гармонию, которая наполняет его сердце радостью и неким детским восторгом. Поэтому неудивительно, что в порыве вдохновения он обращается к неизвестному собеседнику, а, точнее, ко всем читателям с вопросом о том, смогли бы они сыграть ноктюрн на «флейте водосточных труб»?

Сам по себе вопрос звучит весьма поэтично, возвышенно и романтично. Однако автор убежден, что окружающие его люди поймут, о чем идет речь . Ведь достаточно лишь присмотреться повнимательнее к окружающим нас предметам, чтобы увидеть в них таинственное очарование. Главное, захотеть в душе преобразить этот серый и ничем не приметный мир, состоящий из банальностей и условностей. И именно это предлагает сделать поэт в надежде на то, что таким образом он сможет обрести единомышленников, которые, как он предполагает, по достоинству оценят тот удивительный дар, который он бросает к их ногам. Он заключается в умении преображать мир в соответствии со своими желаниями и ощущениями, видеть не только внешнюю оболочку вещей, но и их суть, разгадывать их тайны и читать их, словно увлекательную книгу.

Однако, несмотря на то, что стихотворение «А вы могли бы?» написано в очень возвышенном мажорном ключе, в ярких и образных фразах сквозит одиночество, от которого страдает поэт. Он не может найти понимания среди людей, которые его окружают, поэтому придумывает себе забаву в виде поиска несуществующих образов. Облаченные в поэтические строки, они становятся доступны каждому из нас и словно бы сближают с поэтом, вызывая некоторое удивление. Ведь вряд ли кому-то в повседневной суете придет в голову идея искать среди обычного и прозаического нечто возвышенное и романтическое. Однако Владимир Маяковский заставляет пересмотреть свое отношение к мелочам, что позволяет стать людям более счастливыми, добрыми и оптимистичными.

«Я сразу смазал карту будня...» (По лирике В.Маяковского.)

«Я сразу смазал карту будня…»
(по лирике Маяковского)

А почему вы одеты в желтую кофту?
- Чтобы не походить па вас.
В. Каменский. Юность Маяковского.

В 1912 году в альманахе футуристов «Пощечина общественному вкусу» были опубликованы стихотворения В. Маяковского
«Ночь» и «Утро». Так заявил о себе молодой и самобытный поэт - поэт, которому суждена была долгая и непростая творческая
судьба, и не только пожизненная, но и посмертная, ибо произведения автора неоднократно оценивались и переоценивались
критикой и читателями.
Ранний период творчества поэта представлен многими открытиями в области стихосложения. Практически сразу
отказавшись от попыток литературного подражания, Маяковский буквально ворвался в русскую поэзию начала XX века - поэзию,
где по праву блистали такие светила, как Блок, А. Белый, Гумилев, Ахматова, Брюсов. Его стихи разительно отличались от
того, что принято было считать хорошей поэзией, но он быстро вошел в силу и утвердил свою творческую индивидуальность,
право на то, чтобы быть Маяковским. Его рассвет, по словам А. Ахматовой, был бурным: отрицая «классическую скуку», поэт
предлагал новое, революционное искусство, и в своем лице - его представителя. Несомненно, многое в раннем творчестве
Маяковского связано с таким художественным направлением, как футуризм, но при этом идеи и поэтические средства их
воплощения в произведениях
автора были много шире традиционных футуристических установок. Своеобразие ранней лирики Маяковского обусловлено прежде
всего его личностью, его ярким талантом, его взглядами и убеждениями.
Едва ли не основной темой этого периода становится тема трагического одиночества поэта:
«Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека».
Причина этого в том, что вокруг - «нет людей». Есть толпа, масса, сытая, жующая, глядящая «устрицей из раковины вещей».
Люди исчезли, и потому герой готов целовать «умную морду трамвая» - чтобы забыть окружающих:
«Ненужных, как насморк, и трезвых, как нарзан».
Герой одинок, он, возможно, один в этом мире. Наверное, отсюда эгоцентрический пафос многих его стихотворений. «Себе,
любимому, посвящает эти строки автор», «Я», «Несколько слов обо мне самом», «Я и Наполеон», «Владимир Маяковский» -
таковы названия его стихов того времени. «Я» - вот слово, которое определяет динамику поэтического действия: «Я,
воспевающий машины и Англию». Поэт приходит в этот мир, чтобы прославить себя:
Мир огромив мощью голоса,
иду - красивый,
двадцатидвухлетний.
Он обращается к людям будущего:
«Слаеътпс мсхя!» -
Вам завещаю я сад фруктовый
своей великой души.
В этом подчеркнутом эгоцентризме - свойственная поэзии Маяковского склонность к общественному эпатажу. «Костюмов у меня
не было никогда. Были две блузы - гнуснейшего вида... Взял у сестры кусок желтой ленты. Обвязался. Фурор» - таковы
выходки Маяковского-хулигана. И еще - скандально-известно

Я люблю смотреть, как умирают дети.
Что стоит за подобного рода действиями? Категорическое неприятие автором буржуазной культуры, юношеский нигилизм и,
возможно, душевная ранимость самого поэта. За своим амплуа хулигана Маяковский скрывал душу тонкую, ищущую любви и
любящую, защищая ее от тех, кто «ничего не понимают».
Маяковский, как он пишет о самом себе, - «сплошное сердце». Уже в ранних стихах он предстает обреченным гореть на
«несгораемом костре немыслимой любви». Предчувствие любви, ее ожидание - «Будет любовь или нет? Какая - большая или
крошечная?» - вот что наполняет монологи героя. Его душа ищет любви, и потому он пишет: «Себе, любимому, посвящает эти
строки автор». Его чувство остается невостребованным:
Где любимую найти мне, такую, как и я?
Поэт мучительно переживает свое одиночество, для него груз «нерастраченных весен» просто несносен:
Несносен не так, для психа, а буквально.
Любимая женщина, появившись однажды, навсегда наполняет смыслом существование героя. Но его счастье - мучительное и
недолговечное: разлуки и измены суть постоянные спутники любви; однако, несмотря на это, герой находит в себе силы
сказать:
Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.
Существенно, что в ранней поэзии Маяковского практически отсутствуют пейзажные описания. В автобиографии «Я сам» поэт
так объясняет свое «пренебрежение» к теме природы: «После электричества совершенно бросил интересоваться природой.
Неусовершенствованная вещь». Ее место в творчестве прочно занимает пейзаж городской: дома, улицы, автомобили. Часто
подобного рода описания нарочито натуралистичны, поэт как будто задается целью изобразить уродливые «вещи века».
«Красивость», поэтичность качества, которые автор отвергает. Это иллюстрируют, к примеру, следующие строки:
Улица провалилась, как нос сифилитика. Река - сладострастье, растекшееся в слюни. Отбросив белье до последнего листика,
сады похабно развалились в июне.
Окружающий мир вызывает резкое неприятие, протест со стороны автора. Его апофеозом можно считать поэму «Облако в
штанах». Она состоит из четырех частей, каждая из которых разоблачает какой-либо аспект действительности. Герой
провозглашает: «Долой вашу любовь, долой ваше искусство, долой вашу религию, долой ваш строй!» По масштабу, по глубине
художественного обобщения, по диапазону поэтических средств эта поэма является, на мой взгляд, одним из лучших
произведений Маяковского.
Художественные средства, языковые приемы поэта отличает подчеркнутый натурализм, прозаизм. Он пишет: «звезды-плевочки»
- о тех самых звездах, которые наполняют, по словам Канта, «благоговением и восхищением» душу человека. Он заявляет:
Я знаю - гвоздь у меня в сапоге кошмарней, чем фантазия у Гете. В этих строках - средоточие всего мира на личности
поэта, соположение низменного и возвышенного, поэтического и прозаического.
В ранней лирике Маяковский отдает дань экспериментаторству, поиску новых форм, словотворчеству. И нужно уметь видеть за
обилием сложных метафор, гипербол, неологизмов, непривычных синтаксических конструкций глубинный смысл текста.
Одно из ранних стихотворений автора - «А вы могли бы?»
Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть могли бы
на флейте водосточных труб?
Что таится в этих строчках? Может быть, их написал человек, которому не хватает безмерности любви и океана? Может быть,
они о праве художника преображать будни, видеть поэзию там, где, казалось бы, ей совсем не место? О том, что только
настоящий артист способен сыграть на водосточной трубе?
Поэт предлагает нам свое видение мира и свои способы его воплощения. Отвергнув традиционные формы поэзии, Маяковский
обрек себя на непростую судьбу экспериментатора, человека, который не будет понят многими. Но его путь - путь, без
которого современное искусство было бы неполным, в чем-то ущербным:
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?

или некоторые текстовые наблюдения по поводу ст-ния В. Маяковского

А вы могли бы?
Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?

Вполне традиционное толкование ст-ния В. Маяковского «А вы могли бы?» обнаруживаем в свидетельстве (или поздней интерпретации) Н. Асеева: «Я был одним из первых читателей его стихов». Далее друг и поверенный во многих делах Маяковского, Асеев дает вот какую трактовку ст-нию 1913 года (как оказалось, параллельно это наблюдение сделал http://shkrobius.livejournal.com/291572.html :

«И карта, и краска, и будень, и жестяная рыба вывески, и водосточные трубы - все это были предметы, окружавшие нас каждодневно, которых за привычностью их даже не замечали, а вот, оказывается, из этих привычных, примелькавшихся слов и понятий можно было составить стихотворение большой взволнованности. И действительно, показалось убедительным, что порция студня, поданная в дешевой студенческой столовке, напоминает колышащуюся глянцевитую зелень океанской косой волны. Какую же надо иметь силу наблюдательности и яркость воображения, чтобы через предметы малые и неприметные напоминать о большом и внушительном! Какой нужно обладать преувеличенностью фантазии, чтобы маленькую флейту довести до размеров водосточной трубы?! Чтобы вынести само интимное, камерное понятие ноктюрна - на улицу!
Здесь все предметы были конкретны, осязаемы, все понятия слагались в реальные, хотя резко увеличенные образы. Мир был видим близко и выпукло, как под увеличительным стеклом.
До того времени нам нравились, нас покоряли такие строки:
На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Здесь тоже был описан океан, - а какому сердцу он не говорит о дальних странах, о невиданных берегах! Но этот океан все-таки был условный, его «зеленые зыби» воспринимались, как повторение детских впечатлений от Майн-Рида и Купера, - там «шелестели» паруса кораблей, давно сменивших на деле паруса на трубы. А вот здесь у Маяковского «косые скулы» океана поднимались прямо перед глазами, лезли в рот с тарелки поданного студня, напоминали о себе холодной своей глубиной.
И как нравилось то, что поэт заявляет о «сразу смазанной карте будня», будня мелких дел, мелких слов, придушенных страстей и мыслей. Карта будня была известна каждому, ее не надо было осваивать меж трудно представляемых «базальтовых и жемчужных скал». А зовы «новых» губ говорили о чем-то, что должно случиться и изменить в корне всю эту размеренность и разграфленность будничных меридианов и параллелей, решеткой отделявшей фантазию от действительности. И помимо всего прочего, во всем стихотворении - не холодный рассказ, не иллюстрация давно прошедшего, а живой, горячий, задорный и насмешливый призыв. Вот я вижу мир объемным, реальным, изменяющимся перекликающимися сходствами и напрашивающимися сравнениями: «А вы ноктюрн сыграть смогли бы?»
Припоминаю впечатление от одного только этого стихотворения, тогда впервые мною прочитанного; но и все они, одно за другим появлявшиеся, были новым открытием мира, в котором вещи, понятия, чувства были освобождены от механического представления о них, где они снова становятся первозданно ощутимы, близки, реальны человеческому восприятию».
(Асеев Н. «Сила Маяковского» // Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: В 12 т. - М.: Гос. изд-во «Худож. лит.», 1939-1949. Т. 1. Стихи, поэмы, статьи, 1912-1917 / Ред. и комментарии Н. Харджиева. - 1939. - С. 13-14).

Вероятно, встреча Маяковского с Асеевым произошла позже написания ст-ния о «жестяной рыбе», год их знакомства обозначается то 1913, то 1914-м. Статья, написанная в 1939 году, может и не служить документальным свидетельством событиям более чем двадцатилетней давности; перенесение места действия из ресторана в «дешевую студенческую столовку» вполне может быть отнесено к аберрации памяти. Но в остальном выстраивается вполне целостная картина, которая может быть только дополнена и уточнена текстовыми примерами из раннего Маяковского.

Я сразу смазал карту будня, / плеснувши краску из стакана;

Ко всем рассмотренным уже смыслам «карты» (географической, карты-меню, просто распорядка дня) остается добавить разве что значение «игральной карты» именно в ед. ч., взятое, к примеру, из идиомы «выпала карта», «поставить на карту». Этот необязательный смысл может быть проявлен, например, в проекции на «Флейту-позвоночник»: «В карты бы играть! / В вино / выполоскать горло сердцу изоханному». (флейта, карты, вино). Так или иначе главным оказывается то, что «краска» размывает «графически» («географически») четкий рисунок.

я показал на блюде студня / косые скулы океана.

«Дрожащая» желейная консистенция студня именно в потревоженном состоянии может напоминать колебания волн («косых скул»). А оппозиция будничное, привычное / необычное, нетривиальное, а также маленькое (незначительное) / масштабное - является выражением сильного желания раздвинуть рамки, опять-таки «размыть» границы (океан теснится в блюде). «Океан» как составляющая этой оппозиции встречается и в других ст-ниях М. и прекрасно иллюстрирует это «томление в тесноте положенного предела» (Якобсон):

Если б был я / маленький, / как Великий океан, - / на цыпочки б волн встал, / приливом ласкался к луне бы. («Себе, любимому, посвящает эти строки автор» 1916)

Седоволосые океаны / вышли из берегов , / впились в арену мутными глазами. («Война и мир» 1916)

Наиболее развернуто желание выйти за пределы, расширить пространство, раздвинуть границы, сбросить оковы, быть свободным и т.п. в поэме «Человек»: « Загнанный в земной загон, / влеку дневное иго я. <...> Я в плену. / Нет мне выкупа! / Оковала земля окаянная. / Я бы всех в любви моей выкупал, / да в дома обнесен океан ее ! («Человек» 1916) подобно тому, как в ст-нии «А вы могли бы?» океан заключен в блюдо. Кстати, «океан на блюде» рождает более емкое сравнение в другом ст-нии 1913 года «Кое-что про Петербург»: «Туда, где моря блещет блюдо»

На чешуе жестяной рыбы / прочел я зовы новых губ.

Все-таки представляется совершенно убедительным толкование «жестяной рыбы» как вывески. Помимо приводимого наиболее часто примера ст-ния «Вывескам», опубликованного также в альманахе «Требник троих» в 1913г. («Читайте железные книги! / Под флейту золоченой буквы / полезут копченые сиги / и золотокудрые брюквы»), а также примера из поэмы «Люблю» (1922) (А я обучался азбуке с вывесок, / листая страницы железа и жести»), можно указать на необычайный интерес Маяковского к этой примете городской улицы, в частности, именно в ранней поэзии:

А там, под вывеской, / где сельди из Керчи («Адище города» 1913)

Город вывернулся вдруг. / Пьяный на шляпы полез. / Вывески разинули испуг. / Выплевали то «О», то «S» («В авто» 1913)

Если станет жалко мне / вазы вашей муки, / сбитой каблуками облачного танца, - / кто же изласкает золотые руки, / вывеской заломленные у витрин Аванцо?.. (цикл «Я» 1913)

И наконец, наиболее интересный пример вывески с рыбой – начало 1-го действия трагедии «Владимир Маяковский», написанной также в 1913 году:

«Весело. Сцена – город в паутине улиц. Праздник нищих. Один В. Маяковский. Проходящие приносят еду – железного сельдя с вывески , золотой огромный калач, складки желтого бархата».

Соотнесенность с вывесками актуализирует прямое значение глагола «прочел» («прочел я зовы новых губ»), т.к. рекламные вывески можно не только разглядывать, но и буквально читать. Впрочем, текстом может стать все, что угодно – и улица, и город («А я - / в читальне улиц - / так часто перелистывал гроба том» из цикла «Я» 1913)

«Зовы новых губ» - метафора нового слова, новой поэтической речи. «Корсеты», убегающие с вывесок, как и «жестяная рыба» суть вещи, требующие обновления. Ср. в монологе Человека без глаза и ноги в 1-м действии трагедии «Владимир Маяковский»: «И вдруг / все вещи / кинулись, / раздирая голос, / скидывать лохмотья изношенных имен. / Винные витрины, / как по пальцу сатаны, / сами плеснули в днища фляжек. / У обмершего портного / сбежали штаны / и пошли - / одни! - / без человечьих ляжек! / Пьяный - / разинув черную пасть - / вывалился из спальни комод. / Корсеты слезали, боясь упасть, / Из вывесок «Robes et modes»

«Губы», которые и у Маяковского традиционно включаются в эротический контекст, являются также синонимом «уст» в том их значении, в каком они способны производить речь, т.е. становятся говорящими, кричащими и т.п. (обычно поэтическим «губам» речевые звуки (кроме шепота) не приписываются (ср. разве только позднее у О.М.: «Человеческие губы, которым больше нечего сказать, / Сохраняют форму последнего сказанного слова»)
Как вы измазанной в котлете губой / похотливо напеваете Северянина! («Вам» 1914)
«Проповедует, / мечась и стеня, / сегдняшнего дня крикогубый Заратустра» («Облако в штанах» 1915)
Крик ни один им / не выпущу из искусанных губ я. («Флейта-позвоночник» 1915)
Последним будет / твое имя, / запекшееся на выдранной ядром губе. («Флейта-позвоночник» 1915)

Т.о. «губы» необходимы для произнесения «слов», тогда как «зовы новых губ» - это «зовы» новых слов», а строка в целом раздвигает уже языковые рамки: вещи, слову должно быть дано новое «имя».

А вы / ноктюрн сыграть / могли бы / на флейте водосточных труб?

Совершенно убедительным (и без личных мотивов) представляется подразумеваемое поэтическое соперничество М. и Северянина. Согласно еще одному свидетельству, личная встреча М. и С. произошла в конце 1913 года, в то время как альманах «Требник троих» со ст-нием о «флейте» и «водосточных трубах» вышел в марте 1913. «Я на днях познакомился с Владимиром Владимировичем Маяковским, - сообщает И.Северянин в конце 1913 г. крымскому поэту-эгофутуристу и меценату Вадиму Баяну, - и он - гений. Если он выступит на наших вечерах, это будет нечто грандиозное» (В.Катанян. Маяковский: Хроника жизни и деятельности. М., 1985. С. 81).
«Ноктюрн», прямо отсылающий, по крайней мере, к 3-м северянинским текстам, вполне воспринимается как эмблема северянинской поэзии. «Узенькое», изысканное французское словечко к тому же прекрасно визуализирует при произнесении игру на флейте (ю-у). Стоит иметь в виду, что актуальной оказывается этимология этого слова (nocturne – ночная). Флейта звучит ночью и в сонете ИС «Памяти Амбруаза Тома», где именно насыщенный в т.ч. лабиальными звуками звуковой ряд воспроизводит звучание флейты: «И тени их баюкают мой сон / В ночь летнюю, колдуя мозг певучий. / Им флейтой сердце трелит в унисон, / Лия лучи сверкающих созвучий. / Слух пьет узор ньюансов увертюр. / Крыла ажурной грацией амур / Колышет грудь кокетливой Филины». «Ноктюрн» можно признать в этом смысле удачным словоупотреблением.
Ср. позднее у самого М.: «Белыми свадьбами ночь ряди. / Из тела в тело веселье лейте. / Пусть не забудется ночь никем / Я сегодня буду играть на флейте. / На собственном позвоночнике. («Флейта-позвоночник» 1915) (тоже, кажется, интересная перекличка: флейта-сердце – флейта-позвоночник; лия лучи – веселье лейте и др. совпадения)

«Ночная флейта» - название первого сборника стихов Н. Асеева, изданного в 1913 году.

Флейта, звучащая в ночи (в сумерках, вечером, под звездным небом и т.п.) не столь редкое поэтическое явление. Ср., например, у В. Иванова: «Пустынно и сладко и жутко в ночи / Свирельная нота, неотступно одна, / Плачет в далях далеких... Заунывно звучи, / Запредельная флейта, голос темного дна! / То Ночь ли томится, или шепчет кровь / (Ах, сердце - темница бессонных ключей!), - / Твой зов прерывный вернул мне вновь / Сивиллинские чары отзвучавших ночей» (1911) и т.п.

Надо заметить, что эротическая интерпретация северянинской «Идиллии» основана еще и на фривольной игре смыслов: «головкой» принято называть верхнюю (параболическую) часть флейты. Пока не удалось установить, с какого времени утолщения на боковом отверстии «головки» стали называться «губками»

Замена мн. ч. в исходном варианте («на флейтах водосточных труб») на ед.ч. («на флейте водосточных труб») переходом от сравнения (трубы, как флейты) к метафоре рождает еще одно новое «имя», имя нового инструмента – звучащей водосточной трубы (ср.: «Начинает медленно тянуть одну ноту водосточная труба. Загудело железо крыш». («Владимир Маяковский» 1913)

Иными словами, «А вы могли бы?» означает: «А вы могли быть всем вещам дать новые имена? А вы могли бы освоить этот новый язык?»